Вепрь - Страница 19

— Твое, воевода?

— Мое. Не смотри на меня так, сразу видно, что скоморох, а не вой, закону не ведаешь. Кабы я мертв был, али кто из моих холопов вместо меня жив остался, тогда как есть, все твое, а как я жив, то могу свое откупить за четверть от цены.

— Серебро стало быть тоже тебе возвернуть?

— Пустое, то твое. А вот воинскую справу да коней как есть выкуплю. Да не журись ты, никто тебя обманывать не собирается, ты ить жизнь мне спас, чтож я жабе своей распоясаться позволю, как есть все по правде будет.

— Так-таки и жизнь. Сам ведь сказывал, что с бароном смог бы договориться.

— Это я им сказывал. Чай слышал о том, что у нас с гульдами недавно заваруха случилась?

— Так они у нас почитай каждый год случаются.

— Вот и намылил я холку одному отряду, а в том отряде сынок единственный барона Берзиньш, тьфу ты, язык сломишь, голову сложил. Как прознал про это барон, так пеной изошел. Вот и выходит, не сговорились бы, удавил бы он меня, медленно, медленно и собственными руками.

— Воевода, я вот гляжу кони то не простые. Боевые кони. Опять же справа на них не дешевая, как видно о людишках своих большую заботу имеешь. Твой конь и вовсе загляденье, так что наверняка все это потянет рубликов на четыреста, да плюс эти пистоли, один рублей семьдесят будет стоить, — не знал Виктор местных реалий, но вот Добролюб знал, хотя что касается оружия, то мог оценить только холодное оружие. Но тут ему пришлось удостовериться в том, что никто его надувать не собирается.

— Ну, насчет коней и справы тут ты немного загнул. Один рублей на шестьдесят, мой да, на сотню потянет, справа разной рубликов на шестьдесят. Оружие: три мушкета по десять рубликов, четыре пистоля по семь, клинки на сотню рублей. Округляем, получается триста восемьдесят рубликов.

— Ну не больно-то и ошибся, — разочарованно буркнул Виктор.

— А вот по пистолям тем, ты вовсе не прав, потому как цена одному сотня рублей. Очень дорогое оружие.

— Дак мне без разницы. Это выходит если ты за все это добро должен будешь отдать даже четверть, то обойдется то тебе в стопятьдесят рублей. А если оставишь один пистоль, то мы в полном расчете, — мелькнула было мысль приголубить воеводу, опять же заряженный пистоль в руках вертел, поди потом разберись как тут да что было.

Но мысль мелькнула и погасла. Он только появился в этом мире и все вроде складывается так, что устраиваться ему тут нужно на всю оставшуюся жизнь, если нет, если его все же перенесет обратно, то худа от того не будет, а сидеть и ждать от моря погоды, как оно дальше сложится, глупо. Столь же умно разбрасываться такими вот знакомцами, кои тебе жизнью обязаны. Хорошие пистоли, для нынешнего уровня вообще запредельные, но лучше с ними расстаться. Как оно там сложится бог весть, может и наплюет на спасителя, а может и пригодится когда. Лучше не обострять.

— Эвон как тебя пистоли зацепили. Не-эт, скоморох, эти пистоли парой ходят.

— Забирай воевода, — кивнув своим мыслям протянул пистоли владельцу Волков. А что еще оставалось. Ну не кончать же боярина в самом-то деле.

— Да не заберу, а выкуплю, только до Звонграда доедем, там подворье мое.

— Так ты вроде в другую сторону ехал?

— А ты почем знаешь?

— Дак если бы в град, то меня обогнать должен был бы, — пожал плечами Виктор.

— И то верно. Как видишь скоморох, мне тепереча одному лучше не ездить. Сподобил же Отец Небесный, нажить такого ворога, хоть сам его на тот свет спроваживай. А ты чем именно на хлеб-то зарабатываешь?

— Ножи мечу, об остальном сказывал.

— Эва. Не повезло Секачу, не на того нарвался, думал просто скоморошья душа, а на поверку… Ить боец в тебе сидит, злой и мудреный.

— Не боец я воевода, а человек прохожий обшит кожей. Мне уж и жизнь неприкаянная скоморошья опостылела, думаю осесть где.

— Ага, есть у меня один знакомец, тот тоже все кряхтит и жалуется, мол пора на покой, а сам как только драчка, встопорщит загривок, словно вепрь лютый, и пошел рвать всех подряд. Я это к тому, что кем бы ты не рядился, от сути своей не уйдешь. А по сути ты воин, ить мало знатно метать ножички, нужно еще и характер иметь, чтобы сотворить то, что ты сотворил.

— Нету у меня желания воинской стезей идти.

— Чего же тогда в пистоли вцепился?

— А понравились они мне.

— Вот-вот и я о том.

В воздухе повисло неловкое молчание. Виктор не знал о чем говорить, воевода же как видно сообразил, что он мало на службе государевой, так еще и боярин, ведет разговоры с простолюдином, так словно тот ветеран заслуженный или лицо доверенное. Не пристало то, боярину, а вернее все еще бояричу, хвала Отцу Небесному батюшка был в здравии и все еще крепок как вековой дуб. Вот еще бы столько же прожил, больно Градимиру нравилось состоять в служилом сословии, тут не заскучаешь, а как батюшки не станет, то ему наследство принимать, тогда уж о службе можно позабыть. Вернее служить-то это завсегда пожалте, но только не водить полки, потому как ты в первую голову за землю ответчик, а кому войска водить найдется и без тебя. А ведь пока рос был совсем иным, всегда за слабых вступался и старался всех примирить и рассудить, потому как крепко помнил наставления дедушки: Худой мир, лучше доброй ссоры. Потому и прозвали его Градимиром, а вот вырос и подиж ты, все ему боевые походы подавай, да поле ратное.

Пока молчали, скоморох оторвал еще лоскут и наложил тугую повязку на кисть воеводы, ловко так наложил, словно лекарь какой, от того тянущая боль поселившаяся в руке поослабла. Вот и ладушки. Он уже хотел предложить выдвинуться в путь, когда в тишине нарушаемой только веселым щебетом птиц раздалось громкое урчание в животе скомороха. Ага, не боец, стало быть. Другой бы может и не столбенел, но уж о еде точно не думал бы, а этот, тут же направился проверять сумы, на предмет перекусить.